Отдел в торговом центре мы закрыли в пятницу 29 октября. Он всё так же торговал на уровне рентабельности, но продавщицы сообщили нам о своём уходе, и мы решили не искать новых. В субботу вывезли на склад товар, в воскресенье – оборудование. Нервные и злые, натаскались мы вволю. Вечер воскресенья я просидел за компьютером, возвращая по учёту товар на склад. Жутко нудное занятие. «Антипригар», – подошёл я к очередной строке и вздохнул. Странное дело, этот товар, всученный мне Сергеем, никак не шёл из головы. Моё интровертное сознание придирчиво искало и не находило объяснения такому поступку. Никто и никогда из партнеров за всё время бартерных операций так не делал. Поступок ставил меня в тупик. «Зачем он откровенно втюхал мне висяк!? Я же в любой момент могу его вернуть.» Товар и вправду почти не продавался – из 48 штук на остатках числилось 40. «Надо будет вернуть его».

В складе стало тесно. Торговое оборудование полностью заняло левый ближний ко входу угол. Отец недовольно косился на шкафы и витрины, но молчал. Всё, что он думал, я легко читал в его глазах. С ноября мы оказались в исходной точке – оптовая торговля без развития и два неказистых, но прибыльных киоска. Я едва перевёл дух, как в начале месяца сменщица Надежды Петровны заявила мне во время снятия выручки, что уходит.

– Куда уходит? – узнав новость лёжа на диване, удивленно уставился на меня отец.

– Понятия не имею, – пожал я плечами, кладя выручку на стол. – Да какая разница! Что делать будем? Искать замену или Надежда Петровна так поработает?

– Искать надо, – отец сел на диване, стал массировать лицо руками и моргать часто, разгоняя дрёму. – Как же это… Она одна не сможет. Без выходных работать что ли?

– С выходными, естественно, – уточнил я. – И то, если сама захочет.

Согласившись с отцом, я предложил всё же узнать мнение старушки. Та почти без раздумий согласилась, сказала, что одна заработает больше денег. Вопрос вроде решился сам собой, отец явно с облегчением воспринял такой исход, хлопнул ладонью по витрине киоска, пожелал Надежде Петровне хороших заработков и засобирался к машине. Но едва мы оказались в «газели», как я насел на него:

– Что решим с Надеждой Петровной? Одна пусть работает или поищем сменщицу?

– А разве мы не решили? – удивился отец. – Надежда Петровна сказала – буду одна работать. Что ещё надо!?

– Это не мы решили, это она так решила! – начал заводиться я. – По-моему, киоск наш и нам выгоднее, чтоб он торговал каждый день, а не как второй – в субботу до обеда, а в воскресенье вообще закрыт!

– Ну, и что ты предлагаешь!?

– Я предлагаю всё-таки поискать второго продавца, чтоб киоск работал на полную. Это ведь лучшая точка. Четыре полных дня и четыре по половине – шесть дней простоя. Зачем терять прибыль? Можно же напрячься и поискать продавца.

– Ищи, кто тебе мешает? – равнодушно уставился на меня отец.

– Ну, вот всегда так, – сказал я кисло, внутренне негодуя и кипя.

– Да что – всегда так!? – всплеснул руками отец и хлопнул по рулю.

– Да, ничего, – отмахнулся я и отвернулся к окну.

– Что-то не нравится – иди, делай! Вперёд! Никто не держит! – завёлся и отец.

– Ладно, ладно, я понял, – не поворачиваясь буркнул я примирительно.

– А, ты хотел, чтоб я начал искать продавца, да!? Побегал, посуетился, а ты будешь сидеть и только раздавать команды, куда и с какой скоростью бежать!?

«Бля, началось», – проползла в голове мысль с мерзким привкусом.

– Да ничего я не думал, – отрешённо произнёс я.

Оба умолкли. В тиши возникло напряжение.

– Поехали? – произнёс отец.

– Да, – сказал я, оторвавшись взглядом от окна и севши прямо.

– Куда сейчас? – задал отец свой затёртый до дыр вопрос.

– По накладным, – бесстрастно сказал я, зная, какой эффект произведёт моя фраза.

– Куда едем, я тебя спрашиваю!? – взвился тут же отец, процедив зло сквозь зубы. – По накладным! Ишь, деловой!

– А чё такого!? – с вызовом посмотрел я в ответ, с трудом сдерживая напирающую изнутри злость. – Там в накладных всё написано! Грузили вместе! Куда грузили и в каком порядке, ты знаешь! Вот и поехали!

– Послушай, ты! – сцепил зубы отец. – Не умничай тут! Я тебя нормально спросил – куда едем? – будь добр отвечать! А не корчить из себя не пойми что!

– А я и не корчу, – спокойно парировал я. – Мы же вместе работаем? Вместе. Вот и участвуй в работе. Или ты хотел, чтоб я всем звонил, собирал заказы, готовил накладные, планировал рабочий день, а ты только рулил и спрашивал – куда едем? Так что ли?

Несколько секунд отец сверлил меня жестким взглядом.

– На! Садись! Крути! – хлопнул он ладонями по рулю, взорвавшись. – Я тебе уже сто раз говорил! Не нравится!? Садись, рули сам!

– И я тебе сто раз говорил, – спокойно продолжил я. – Не нравится? Бери, звони и работай на компьютере сам. Можем поменяться. Я – за! Буду тупо крутить руль, каждый раз спрашивая, куда ж нам ехать, и таскать коробки, какие скажешь.

Отец всё сверлил меня взглядом. Я знал – ответа у него нет. Мы всё чаще и чаще провоцировали друг друга на скандалы и негатив.

– Куда едем!? – зло с нажимом повторил отец.

– «Арбалет», – непринуждённо произнёс я, уставив на него ясный и чистый взор.

Побелевшая от сжатия рука отца воткнула с хрустом передачу, машина тронулась, я снова отвернулся к окну. Какой же унылый в наших краях ноябрь. Зима приближается и скалится кровожадно, а в природе всё стынет от её оскала и умирает. Настроение природы передаётся людям и рождает унылые мысли. В тот год всё сошлось в одну депрессивную точку: пара неудач в бизнесе, расход родителей, напряжение между мной и отцом, боли в желудке. И промозглая погода, такая, что хочется послать всё подальше и лечь в спячку. А тут нервы, сплошные нервы. Только алкоголь расслаблял меня и гнал тревожные мысли. Я выпивал всё больше. Именно в ноябре впервые я ощутил лёгкую зависимость. Вечером в пятницу, обрабатывая накладные на компьютере, я вдруг почувствовал сильное желание выпить. Не танцевать и веселиться, а именно выпить. Вовка лежал дома с температурой. Я пожелал ему скорого выздоровления и поехал в клуб. Сходу заказав двойную «отвёртку» и вытянув её минут за пять, я принялся за следующую. Её пил уже медленнее, потягивая и сигарету. Стало хорошо. После третьей я впал в нирвану. «Полдвенадцатого, а мне уже хорошо», – проползло в голове. Посетив туалет, я снова прилип к барной стойке. Полночь. Четвертая двойная и сигарета. Заняв в толчее клуба единственно спокойное место в арке грота, к часу ночи я выпил ещё две двойных. Во мне плескалось более полулитра водки. Я опьянел и, покачиваясь, принялся бессмысленно слоняться по клубу. Эйфория перешла в состояние отупления и безразличия. Седьмая двойная меня добила. «Лишняя», – осознал я, глядя в ополовиненный стакан. Без двадцати два. «Скоро закрытие, надо валить сейчас, а то через полчаса будет давка у гардероба», – подумал я, встал, кривясь и давясь, сделал из стакана два глотка, отпихнул его в сторону и, придерживаясь стенки, пошёл к выходу. Со мной кто-то попрощался по пути, я в ответ что-то буркнул. И у гардероба вроде бы тоже кто-то попрощался. Сознание пребывало в вязком тумане. Не сразу найдя рукава куртки, я всё же надел её и, держась за перила, на ватных ногах пошёл наверх. Охранники изнутри у выхода. Они попрощались со мной? Я толкнул дверь, в лицо ударил холодный влажный воздух. Я сделал шаг через порог и вдохнул полной грудью. Воздух казался необычайно чистым и свежим. Я снова и снова вдыхал его и не мог надышаться. Рядом орала пьяная толпа. Я отошёл в сторону. Агрессивный ор меня душил, хотелось тишины. От кислорода голова закружилась сильнее. Наконец, я ощутил уличный холод. Он пробрался под куртку через распахнутый ворот и отрезвил меня. Я закурил, застегнул куртку, поёжился и пошёл вихляющей походкой к гостинице. Машина Эдика стояла на привычном месте. От жара печки в салоне по пути домой меня развезло. После отъезда Эдика я ещё несколько минут стоял подле своего подъезда, нарочно расстегнув куртку и ощущая, как жадно проникший под неё ноябрьский холод возвращает меня в чувство. Дома, едва раздевшись, забравшись в кровать под одеяло и согревшись, я ощутил первый приступ рвоты. Меня начало мотать и крутить в кровати. Я сполз на пол и, шатаясь, добрался до туалета. Через какое-то время, едва не уснув подле унитаза, я вернулся в комнату. Меня кружило и бил озноб. Родители спали, в черноте квартиры стояла тишина, а я сидел на полу. При мысли о кровати меня снова затошнило. Унитаз. Снова пол в комнате. Озноб забил с новой силой. «Трезвею», – вяло обрадовался я. Придремав полусидя на полу подле кровати, я взобрался на неё уже в полусонном состоянии и, не успев ощутить головокружения, уснул.

Очередную поставку из Краснодара мы ждали к десятому декабря. Но дряхлый «МАЗ» сломался, на сутки позже к нам отправили другую фуру, и всё пошло наперекосяк.

Снег повалил ночью. Несколько минут перед сном в темноте комнаты я смотрел на падающие стеной хлопья снега со смешанным чувством восторга и досады.

«Придётся чистить», – обреченно понял я и лёг спать.

За ночь город завалило напрочь. Дорожная техника, расчищая улицы, с утра уже урчала во всю. Пять градусов ниже нуля и ни ветерка. Идеальный зимний день. Впереди выходные, отдых. Если бы! За полчаса отрыв на стоянке «газель», мы выехали на склад и по пути купили две снеговые лопаты. Все дороги на нашем пути уже были расчищены, и даже на грунтовке от переезда до ворот завода успел побывать грейдер. Сам завод лежал под нетронутым плотным белым покровом. Мы даже не рискнули проехать на «газели» к складу. Взяли лопаты и, утопая в снегу по колено, стали торить дорожку вниз.

– Да уж! – произнёс я, оказавшись у склада и обозревая объём предстоящих трудов.

Работа закипела. Описывать её бессмысленно. Нудная, тяжёлая работа, кажущаяся поначалу невыполнимой. Сначала расчистили место перед воротами. Отвалы снега у стен склада выросли угрожающе быстро. Я разогрелся и даже чуть запыхался. Отец закурил. В следующие полчаса расчистили ещё примерно столько же. «Дыра какая-то, угораздило же нас сюда влезть», – злился я в мыслях попусту. Кроме нас до расчистки территории завода никому не было дела. Забытое и брошенное место. «До поворота около тридцати метров и к проходной сто пятьдесят», – содрогнулся я, глядя на дорогу, какую предстояло очистить от полуметрового снега. Решили чистить только колею. Час и мы у поворота. Время ушло за два часа дня. Я удивлялся нашему энтузиазму. Два человека на отшибе города и почти безлюдном заводе делают работу, которую не должны выполнять ни по каким договорам. Другие бы на нашем месте оборвали телефоны хозяев завода, напоминая, что по договору аренды организовать чистку снега обязаны они. Мы не звонили – знали, бессмысленно. Многие бы отложили поставку на время, пока вопрос уборки снега решился бы как-то и кем-то. Мы не отложили. Семейная черта – ответственность, обязательность. Надо, значит надо. Иногда в похожие моменты сам себе я казался дураком. Появлялось желание стать другим, более разболтанным и беспечным. Меньше думать и делать за других. Я не мог. Злился на своё воспитание, понимая, что чрезмерность плоха и в хороших качествах характера. «Мера, во всём должна быть мера», – думал я, освобождая очередной метр и уныло поглядывая на ровный слой снега в начале дороги. Через час с усталостью пришло и безразличие. Монотонно откидывая снег, я уже не помнил зачем, но знал, что надо.

– Всё! Хорош! – сказал я, когда мы закончили с дорогой между зданиями, оставив до проходной около двадцати метров снежного поля.

– И как он сюда доедет? – засомневался отец.

– Доедет! Гружёный, от проходной разгонится, под уклон до колеи пробьёт сам.

– Ого! Как же я тут проеду!? – уставился в обед следующего дня водитель фуры на нетронутый покров снега.

Я ему объяснил.

– А по-другому никак! – бодро согласился тот и полез в кабину, захлопнул дверь и запустил двигатель. Из-под фуры вырвался сноп чёрного дыма. Тягач взревел и потянул за собой полуприцеп. Фура прошла ворота и принялась подминать снег колесами. Скорость стала падать. Семь метров. Тягач взревел, удержал скорость и продолжил движение. Снег перед колесами стал толще. Машина снова взревела и, снова потеряв в скорости, натужно продолжила движение. Три метра, два, один. Тягач вырвался в колею, сбросив обороты и перестав реветь, пошёл под уклон легче, волоча за собой из снега полуприцеп. У поворота фура сбавила скорость, повернув, протащила колеса полуприцепа по снежной целине и остановилась только на площадке перед складом.

Выгрузив шесть тонн за пару часов, уставшие, но довольные, мы поехали домой. Я поужинал, пролежал час в горячей ванне, придремал там, усилием воли выбрался из воды и полусонный плюхнулся в кровать и сразу уснул. Разбудил меня звонок. Вовка криком в ухо напомнил, что на календаре суббота и нам вечером непременно надо быть в «Небе». Я продрал глаза, на часах мигало восемь. Через два часа мы с Вовкой уже заходили в клуб.

Суета с открытием и закрытием двух розничных отделов схлынула и забылась. Я так отвык от размеренной работы, что ощущал её как праздник. Бизнес стал монотонным. Развитием не пахло, стагнацией тоже. Мы застыли в уютном равновесии, работа делалась, деньги прибывали и копились. С приближением Нового года, к праздничному настроению примешивалось и желание чуда. Думая о росте бизнеса, я представлял даже немыслимые варианты развития, но интуиция молчала.

«К весне надо обязательно что-то найти и лето хорошо сработать! Дихлофосы были бы кстати, но где их взять!?» – думал я над задачкой во время поездок по городу в тёплой кабине. Для её решения надо было найти новое производство аэрозолей, либо… впрочем, второй вариант мы явно не тянули – «Арбалет» и «Саша» плотно «сидели» на известных заводах аэрозолей. Этим фирмам мы были не соперники.

Менеджер «Арбалета» Илья, после событий с его розничной точкой, как я ощутил, стал меня сторониться. Я всё так же регулярно ходил к нему наверх и звонил по телефону, но наше общение стало суше и короче, а взгляд Ильи начал избегать встреч с моим.

Декабрь выпал угрожающе снежным. Снег шёл регулярно, через день-два. Не так чтоб сильно, но его отвалы у стен склада доросли до крыши. В середине месяца явилась покинувшая нас продавщица. В тот день за выручкой пришёл я, застав её подле Надежды Петровны перетаптывающуюся с виноватым видом. Получив деньги, я зашагал домой. Заснеженный город пребывал в темноте зимнего вечера, расцвеченный огнями фонарей, реклам, витрин магазинов и окон жилых домов. Погода стояла шикарная. «Если б я был офисным работником, то сейчас бы радовался такой погоде и идущему мягкому снегу, а так не очень-то радуюсь, весь этот снег приходится без конца чистить», – думал я, щурясь парящим перед лицом белым хлопьям. Я уже точно знал – тяжёлая и монотонная работа убивает в человеке всё приятие красоты. Живя машинально, не замечаешь окружающего великолепия. Так же буднично пришёл и Новый год. Он случился в семье из получужих друг другу людей. Я и отец всё также не ладили с матерью, она не пыталась сблизиться, а лишь отдалялась, всё больше времени проводя в своей комнате. Затворничеству помогал телевизор, мать его смотрела почти круглосуточно и не вылезая из постели. Телевизор был куплен осенью по желанию отца, который ворчал, что мать днями напролёт сидит в его комнате и смотрит «его» телевизор. Мои отношения с отцом столь сильно натянулись, что мы даже ничего не подарили друг другу, сухо обменялись поздравлениями, выпили по бокалу шампанского, поковырялись в приготовленных матерью по старой памяти салатах и разошлись по своим комнатам.

Во второй половине января ударили «Крещенские морозы». Температура резко упала ниже «минус» двадцати пяти, и я отчётливо понял, что зиму уже просто ненавижу. Морозы стояли дней десять, и мы вновь намучились с «газелью». Она категорически не хотела заводиться. Каждый раз после работы, мы снимали аккумулятор и несли домой. Только так был шанс, что утром машина заведётся. Двигатель промерзал за ночь насквозь. Только тёплый, принесённый из квартиры аккумулятор, с трудом, но проворачивал вал в стылом масле картера. Мы стали выезжать реже. Бедные, бедные наши продавщицы! Я не представлял, как они работали на морозе! Мы им сразу сказали, что можем закрыться и не торговать вовсе. Но нужда толкала этих женщин на работу.

Аккурат к морозам растаяли наши товарные запасы. Мы сделали очередной заказ на начало февраля. Но уже во вторник 25 января раздался телефонный звонок.

– А зачем вы так рано её отправили!? – удивился отец, выслушал ответ и добавил раздражённо. – Да я понимаю, что вам надо! Но нам-то не надо!

– Машина вышла? – переспросил я, едва разговор был закончен. Оба завтракали на кухне, я пил чай, а отец кофе. Он закинул ногу на ногу и, пытаясь унять раздражение, стал ею дрыгать. Перспектива выгрузки товара в мороз меня тоже не обрадовала.

Водитель не позвонил ни через день, ни через два.

– Сломался где-нибудь, – произнёс я утром 28 января, посматривая на термометр за окном. Погода менялась. Температура росла. Термометр показывал «минус» двадцать. «К обеду будут все пятнадцать», – подумал я радостно и глянул на кристально чистое небо, тянувшее на себя из-за горизонта одеяло из густых снежных облаков.

Уехав на работу, мы на день забыли про потерявшуюся машину. О ней напомнили вечерние новости. В Ростовской области начался сильнейший снегопад, парализовавший движение на трассе «М4».

– А ведь и их машина тоже где-то в том месте сейчас должна быть! – предположил я, глянув на отца, внимательно смотревшего новостной репортаж по телевизору.

Весь следующий день наперебой шли новости об ухудшении ситуации на трассе. «Многокилометровая пробка… скопилось более ста тридцати фур… сильный снегопад».

И следующий. «Пробка достигла тринадцати километров… фуры стоят на обочинах у придорожных кафе… несколько перевернулось… движение полностью парализовано… МЧС стягивает дорожную технику и разворачивает пункты быстрого питания».

На третий день, 31 января, позвонил Эдик: «Машина перевернулась… да, в ней наш товар, а потом машина должна была ехать в другой город за сырьём… придётся, наверное, высылать другую машину, чтоб перевернувшуюся отбуксировать обратно в Краснодар».

1 февраля, новости пестрели тем же.

2 февраля накал в эфире пошёл на спад. «Кризис миновал… снег идёт постоянно… техника работает круглосуточно… пропускная способность трассы восстановлена».

Через день позвонил сам Асланбек.

– На, тебя, – принёс я телефон на кухню завтракавшему отцу.

– Доброе утро Асланбек Ахмедович! – отчеканил отец, торопливо прожевав кусок.

Разговор случился короткий. В «Люксхиме» решили не тащить перевернувшуюся фуру обратно в Краснодар, а везти к нам. Но, требовалось наше согласие. Формально мы могли отказать. Груз наверняка уже потерял товарный вид. И его по договору мы имели право не принимать. Но по-человечески отказывать не хотелось. Я стоял рядом с отцом, слушал диалог и для себя решил, что фуру придётся принять и товар перебрать. Именно об этом уговаривал Асланбек отца в телефонном разговоре.

– Ну что, пусть везут к нам? – произнёс отец, зажав рукой мобильник.

– Пусть везут, – вздохнул я. – Что уж теперь. Посмотрим, что там внутри.

Машина пришла в воскресенье 6 февраля. К этому дню сильно потеплело, «минус» десять после случившихся морозов ощущались почти оттепелью. Приехав к складу, мы увидели тягач «Вольво» с полуприцепом-контейнером. Из кабины в дублёнке и кепке вывалился Эдик и приветственно замахал рукой. Показался и водитель.

– Это вы уже перецепили прицеп, да? – после бурных приветствий и рукопожатий, окинув фуру быстрым взглядом, произнёс я.

– Да, тот перевернувшийся «МАЗ» на буксире домой отправили, а прицеп вот к вам привезли! – снова замахал руками Эдик, источая пивной запах.

Я стал снимать замок с ворот склада, а отец расспрашивать Эдика о случившемся. Склонность отца вести пустые разговоры утомляла всё сильнее, потому, не вслушиваясь, в такие моменты я отгораживался от них работой. Я начинал понимать мать, когда она нет-нет да и говорила, что я становлюсь таким же занудой. По рассказу Эдика, водитель повёл фуру в объезд на обочину, та и перевернулась. Будучи подшофе, Эдик болтал без умолку.

– Мы сейчас, Анатолий Васильевич, посмотрим, постараемся, конечно, побольше товара оставить, чтоб и вам было чем торговать, и нам меньше обратно везти! – суетился он, поглядывая на отца и на меня бегающими глазками. Я уже жалел, что мы ввязались во всё это, ругал себя мысленно за уступчивость и чрезмерную доброту, понимая, что снова ничего кроме суеты и проблем мы не получим.

– Эдик, посмотрим сначала, что вы нам привезли, а там уж видно будет, – закурив, парировал отец. – Мы можем взять себе только целый, неповрежденный товар.

– Давайте, открывайте уже! – добавил я, махнув на контейнер.

Водитель снял замок, распахнул двери.

– Да уж… – протянул отец, отнимая ото рта сигарету.

– Винегрет, – добавил я.

Коробки, изначально стоявшие штабелями, теперь лежали сплошной мешаниной. Эту кашу мы перебирали более четырёх часов. Четверть товара совершенно утеряла свой вид. Из контейнера едко несло ацетоном и щёлочью. Подавая оттуда товар, Эдик упорно пытался всучить нам хоть что-то из поврежденного. Мы не принимали, Эдик ныл и давил на жалость. Мне быстро стало противно от его мелочности. Возмутился и отец. Без толку.

«То ли вправду дурак, то ли настолько циничен», – остолбенело пытался понять я.

– Эдик! – рявкнул уже отец прям над моим ухом. – Да прекрати ты, в самом деле! Зачем ты впариваешь откровенную некондицию!? Ты меня что, за дурака держишь!?

– Анатолий Васильевич, где некондиция!? – состроил невинную изумлённость тот.

– Отойди отсюда! Не занимайся ерундой! – обрезал отец.

Ситуация накалилась. И тут сработала натура Эдика, он поплыл в своей хитрющей улыбке, и сразу наступила разрядка. Я улыбнулся, отец хмыкнул и полез за сигаретой.

– Дай мне тоже одну, – сказал я.

– Анатолий Васильевич, ну, и меня тогда угостите сигареткой! – защерился Эдик.

Закурили. Отец долго и пристально смотрел на Эдика, не выдержал, хмыкнул:

– Ну, Эдик! Ну, Эдик! Ох, какой ты!

Тот задвигал плечами, словно там что-то мешалось между лопаток.

– Анатолий Васильевич, я же для вас как лучше стараюсь!

– Ой, Эдик, замолчи, а! – прервал я, отмахнувшись.

Тяжёлый был день. Мы промёрзли до костей. Домой приехали затемно, голодные и уставшие. Обратно в Краснодар поехало не более трети товара. Помню, я подумал тогда, что наш поступок укрепит отношения с «Люксхимом». Глупая мысль, знаю.

Весь февраль мы продавали товар из пострадавшей партии. Пришлось повозиться. Всё решилось благодаря хорошим личным отношениям с сотрудниками оптовых баз. Я понимал, что мы лезем в глаза с неудобными просьбами. Мы сами создали себе проблему своей добротой, сами и расхлёбывали. Удивительно, но продалось всё.